З життя
Однажды в Новый год его выгнали на улицу, но спустя годы он открыл им неожиданные двери.

Ну слушай, вот как было дело. В новогоднюю ночь родители выставили его за дверь. А спустя годы он сам открыл им дверь — но не ту, о которой они мечтали.
За окнами горели огни, люди смеялись, обнимались у ёлок. Весь город ликовал, а он стоял на крыльце в одних тапочках, с рюкзаком, валяющимся в сугробе, и не верил, что это правда. Только ледяной ветер хлестал по щекам, напоминая: это не сон.
— Убирайся! Чтоб я тебя больше не видел! — рявкнул отец, и дверь с грохотом захлопнулась у него перед носом.
А мать? Она стояла в углу, ссутулившись, глядя в пол. Ни слова. Ни шага навстречу. Только сжала губы и отвернулась. Это молчание било больнее крика.
Вадим Соколов спустился со ступенек. Снег тут же насквозь промочил ноги. Он шёл, не глядя куда. В домах звенели бокалы, дарили подарки, а он — лишний — исчезал в белой мгле.
Первые дни ночевал где попало: на вокзале, в подъездах, в промёрзлом подвале. Его гнали отовсюду. Ел, что находил в помойках. Как-то стащил булку — не от жадности, от отчаяния.
Потом его нашёл старик с палкой. Буркнул: «Держись, парень. Люди — сволочи, но ты не уподобляйся». И оставил банку тушёнки.
Эти слова Вадим запомнил на всю жизнь.
А потом его свалила болезнь. Жар, бред, он уже почти не дышал, когда его вытащили из снега. Это была Мария Ивановна — соцработник. Прижала к себе, прошептала: «Тихо, сынок. Теперь ты не один».
Он попал в приют. Там пахло борщом и теплом. Мария Ивановна приходила каждый день, приносила книги, учила его верить: «Ты имеешь право. Даже если у тебя ничего нет».
Он читал. Слушал. Запоминал. И клялся, что когда-нибудь поможет таким же, как он.
Сдал ЕГЭ, поступил в вуз. Днём учился, ночью мыл полы. Не ныл. Не сдавался. Стал адвокатом. И теперь защищал тех, у кого нет ни дома, ни голоса.
А потом, много лет спустя, в его кабинет вошли двое — сгорбленный мужик и женщина с седыми волосами. Он узнал их сразу. Отец и мать. Те, кто вытолкнул его в морозную ночь.
— Вадим… прости… — прохрипел отец.
Он молчал. Внутри — ни злости, ни боли. Только пустота.
— Простить могу. Но вернуть — нет. Я умер для вас тогда. И вы — для меня.
Он распахнул перед ними дверь.
— Уходите. И не возвращайтесь.
А сам вернулся к работе. К новому делу. К ребёнку, которому нужна была помощь.
Потому что он знал, каково это — стоять босиком на снегу. И знал, как важно, чтобы кто-то сказал тогда: «Я с тобой».
