Почему я больше не вижу внука: отказ быть няней непослушного ребенка стал причиной

Меня зовут Галина Ивановна. Мне шестьдесят пять. Всю жизнь я старалась жить по совести — быть хорошей матерью, не вмешиваться в чужие дела, никого не поучать без спроса. Но, кажется, именно это и сыграло против меня. Теперь я в ситуации, от которой кровь стынет в жилах: сноха объявила мне войну, а родной сын будто забыл, что у него есть мать. Всё из-за одного дня, одного ребёнка… и моего «нет».

Когда мой Виткж женился, я вздохнула с облегчением. Тридцать лет — пора остепениться. Молилась, чтобы встретил хорошую девушку. Ирина, его избранница, поначалу казалась тихой, скромной. Правда, с ребёнком от прошлого брака. Но я не стала придираться — лишь бы сын был счастлив.

После свадьбы Ирина едва выносила беременность. Почти весь срок пролежала в больнице. Её старший, Артём, болтался то у отца, то у бабушки. Я не лезла, не навязывалась — меня и не звали. Внука от нового брака я впервые увидела только через полгода. До этого звонила сама, спрашивала — как малыш, как Ирина. Отвечали сухо, словно из вежливости.

На смотрины привезла подарки — и внуку, и Артёму. Ирина приняла их равнодушно. Мальчик даже «спасибо» не сказал. Но я не стала делать из этого трагедию — может, стесняется. На прощание сказала: «Если что — звоните».

Через две недели раздался звонок. У Ирины разболелся зуб, а её мать не смогла прийти. Попросила посидеть с детьми. Я согласилась. Приехала, выслушала наспех брошенные указания — и осталась один на один с младенцем и её сыном.

С первых минут Артём дал понять — я здесь лишняя. Игнорировал, не откликался, отворачивался, когда я предлагала поиграть. Потом начал рыться в моей сумке. Я мягко сделала замечание. В ответ услышала: «Это мой дом!» — и пинок по ноге. Попыталась образумить — он выбежал, вернулся с водяным пистолетом и начал поливать мне в лицо. Терпение лопнуло. Отобрала пистолет, строго поговорила с ним.

Позже Ирина попросила его покормить. Но стои не я поставила тарелку борща, как он начал плеваться, размазывая еду по стенам. Шок был не из-за капризов — дети есть дети. А из-за полного отсутствия границ. Никто не предупредил, что у мальчика проблемы. Но верил он себя… ненормально. Когда Ирина вернулась, я не сдержалась: «Твой сын психически здоров?»

Она посмотрела на меня, будто я сошла с ума: «С ним всё в порядке». Я ответила, что больше не останусь с ним — бил, обзывал, обливал водой, лазил по вещам. В ответ усмешка: «Надо было найти подход!».

Я ушла. Сноха перестала брать трубку. А когда я спросила у Вити, когда увижу внука, он замялся: «Поговори с Ирой». Но та разговаривать отказалась. Через сына передала — не хочет «обременять» меня её «невоспитанным отродьем».

Сын выслушал мою версию. Но, видно, Ирина уже вложила в его голову свою правду. Он пробормотал: «Надо подумать» — и пропал.

Теперь я, бабушка, лишена права видеть кровного внука. Всё потому, что не согласилась быть бесплатной нянькой для ребёнка, который не знает слова «нельзя». Будь Ирина хоть раз его остановила, объяснила, что взрослых бить нельзя, что в чужие вещи лазить — стыдно, может, ничего этого и не случилось бы. Но вместо этого — стена молчания.

Я не хотела ссоры. Не искала конфликта. Но гнуть спину я не стану. Я — мать. Я — бабушка. И я заслуживаю хотя бы капли уважения.