З життя
Моя мама не будет в доме престарелых — она заслуживает лучшего финала

Меня зовут Алевтина. Мне тридцать шесть. За спиной — одна несчастливая попытка создать семью, годы душевных метаний и тяжёлое, временами невыносимое чувство вины перед самым дорогим человеком — матерью. И вот теперь, когда судьба будто бы дала мне ещё один шанс на личное счастье, я оказалась перед мучительным выбором, терзающим сердце.
— Леля, я просто не понимаю, что делать… — говорила я своей подруге Светлане по телефону, глядя в хмурое питерское небо. — Дмитрий — замечательный человек. Надёжный, сильный, заботливый. С ним я чувствую себя женщиной. Он зовёт меня переехать к нему… Но куда я дену мать?.. Ты же знаешь, какая она у меня…
Да, Света знала. Все близкие знали, что мама — не просто «чрезмерно привязанный родственник». Она с годами превратилась в настоящую хозяйку: властную, едкую, требующую постоянного внимания, но при этом ранимую до слёз. Когда я познакомила её с Дмитрием — всё пошло наперекосяк.
С самого начала мама вела себя странно. Называла его чужими именами, притворялась, будто забывает, хотя память у неё — как у молодой. Потом «случайно» опрокинула тарелку с винегретом ему на брюки. Дмитрий молча встал и ушёл. А мама тут же схватилась за сердце — я вызвала «скорую». Но едва врачи уехали, она спокойно легла спать. А я до рассвета сидела на кухне и рыдала, не понимая, за что мне это.
В последнем разговоре Дмитрий сказал прямо:
— Лёля, подумай о пансионате для пожилых. Там за ней будут ухаживать, ты вздохнёшь свободно, мы сможем строить жизнь вместе.
Я промолчала. Но в душе поднялось воспоминание, будто из самой глубины.
Когда мне было двадцать два, я полюбила коллегу — Артёма. Мы жили с матерью вдвоём в хрущёвке. Она была категорически против. Мы с Тёмой тайно расписались, и он переехал к нам.
Начался кошмар. Мама звала из одной комнаты, Артём — из другой. Я чувствовала себя разорванной на части. Слёзы стали ежедневной нормой. Через год он ушёл.
— Ты хорошая, Лёля. Но пока рядом твоя мать — счастья тебе не видать, — сказал он на прощание.
Я осталась одна. И смирилась. До Дмитрия. До момента, когда мне снова протянули руку. И вот теперь — снова тупик.
Мы поехали посмотреть один пансионат. Всё было чисто, аккуратно, ухоженно. Но атмосфера… Будто ледяной ветер дул внутри. Старики сидели молча, уставясь в стену. Кто-то бродил по аллеям, но никто не улыбался. Я не выдержала и спросила сотрудницу:
— Почему здесь все такие несчастные?
— Потому что они здесь одни. Их сдали сюда, как вещи. Родные не навещают, даже не звонят. А они ждут. Сидят у окон, смотрят на дорогу…
Обратно мы ехали молча. А у меня внутри всё рвалось. Перед глазами вставали картины: как мама накрывала меня одеялом, когда я болела, как бежала с работы за лекарствами, как одна тянула на себе всё. Да, она была трудной. Да, порой невыносимой. Но она — моя мать.
У подъезда Дмитрий спросил:
— Ну что, когда начнём готовить её к переезду?
Я повернулась к нему и ответила:
— Никогда. Предать её — значит предать себя. Мама отдала мне всю свою жизнь. Пусть она не идеальна, но я ей благодарна. Если хочешь быть со мной — научись с ней ладить. Если нет — значит, нам не по пути.
Я развернулась и ушла. Он не позвонил. Ни на следующий день, ни через месяц. Думаю, он сделал выбор.
А я — свой. Может, мне снова не повезло с мужчиной. Может, я снова останусь одна. Но я не смогу жить, зная, что моя мама плачет в чужом доме, потому что я променяла её на чьё-то удобство. Это не любовь. И не про меня.
Возможно, однажды я ещё полюблю. Но я точно знаю: совесть моя будет чиста. А сердце — не окаменеет.
